В середине мая в Театральном институте имени Бориса Щукина прошли выпускные спектакли Югоосетинской студии под общим названием «Фестиваль «Цхинвал – Москва – Цхинвал». Фестиваль явил собой действо в трех частях (1. Шутовская комедия Григория Горина «Тиль» по мотивам «Легенды об Уленшпигеле» Шарля де Костера; 2. Две шутки А.П. Чехова; 3. «Ромео и Джульетта» Шекспира) с прологом и эпилогом в виде чтецкого вечера.

Пролог. Что может выйти из Цхинвала?

Перефразируя Лермонтова: «Цхинвал на карте театральной кружком отмечен не всегда». Однако бытующее в иных головах представление о том, что Южная Осетия – Богом забытое место, в корне ошибочно. Во-первых, театр там существует с давних времен, во-вторых, в 80-е годы минувшего века Создатель неоднократно посещал Цхинвал и окрестности, дабы поцеловать в макушку новорожденных.

Счастливые родители вряд ли могли тогда предположить, что их дети в скором будущем окажутся еще и детьми Мельпомены, Талии и Терпсихоры. И «Щуки».

Пролог длился четыре года: от набора в югоосетинскую группу талантливой молодежи до отчетного фестиваля. Все хорошее, увы, быстро кончается, таковы и студенческие годы. И вот настала пора представить почтеннейшей публике свои творческие достижения и лиц необщие выражения.

Отложенное торжество справедливости

Обращение к «Уленшпигелю» представляется неслучайным: в этом фламандском зеркале отразилось подобие юго-осетинской ситуации, при всем различии времени, места и масштабов.

Стремление к свободе – доминанта спектакля, «смертию смерть поправ» – его кульминация, где погибающий в муках Клаас (в гениальном исполнении Владимира Парастаева, которому веришь сразу и навсегда) – предвестник восстания, путь к которому осветил огонь его костра. Как известно, оно вылилось во всенародную войну, принесшую – спустя долгие десятилетия – независимость Нидерландам. Сплоченные общей бедой люди (задействована вся труппа), в едином порыве взметнувшие руки ввысь и скандирующие «Свободу Фландрии!» – впечатляющий апофеоз.

Счастье сыграть заглавную роль выпало на долю Заурбека Токаева. Щедро одаренный пластически, темпераментный артист носился по сцене так же неутомимо, как его герой Тиль Уленшпигель 450 лет назад – по суше и по морю, по полям и дорогам, по городам и весям Фландрии, Брабанта, Люксембурга etc. Проказливый, порой дурашливый, неизменно остроумный, Тиль-Заур цепко «держит» публику, как бы заявляя: «Да, я шут, я циркач!..» Его шутки, ужимки и прыжки, включая сальто и прочие акробатические трюки, исполняемые легко и непринужденно, вызывают всеобщее восхищение. Во всей этой буффонаде, конечно, куда больше тела, нежели духа – бессмертного духа Фландрии, олицетворением которого и является Уленшпигель Шарля де Костера. Но в финале, осиротев, с рефреном «пепел Клааса стучит в мое сердце», Тиль совершает переход в иное качество. Сюжет, как и образ, ждет долгое увлекательное развитие; однако в сценической версии тут, увы, поставлена точка. Вернее – многоточие… оставляющее надежду, что Заурбеку Токаеву (если он того пожелает) доведется когда-нибудь сыграть Тиля Уленшпигеля во всей полноте этого образа. Нет сомнений, что чрезвычайно талантливому, умеющему серьезно работать Токаеву это по силам. А Нину Кокоеву (Неле) с ее непостижимой глубиной и силой характера, чеховской красотой лица, и одежды, и души, и мыслей, я вижу в не столь, быть может, отдаленном будущем Ниной Заречной, Ниной в «Маскараде», Роксаной в «Сирано».

Антипод Уленшпигеля, великий и ужасный король Филипп II у Дмитрия Тадтаева – истинный гений злодейства. Секрет успеха не только и не столько в поразительном     портретном сходстве, сколько в богатстве и сочности красок (черный цвет преобладает, но сколько оттенков серого!), в точности всего рисунка роли, где один шаг от великого до смешного, где и коварство, и даже любовь. И в пикантной ситуации с поцелуем в         «уста», которыми Уленшпигель «не говорит по-фламандски», сдержав вспышку гнева, уязвленный, но не обескураженный Филипп сохраняет свое мерзкое величие.

Антипод Клааса – король Карл V из повествования выпал, так что старшине рыбников Иосту Грейпстюверу (Григорий Мамиев) приходится гадить за двоих – сначала отцу, а затем и сыну. У Мамиева сочетание лицемерия, ханжества и звериной жестокости и подлости настолько убедительно, так искусно его персонаж вымостил своими «благими» намерениями дорогу в ад, что остается лишь смириться с торжеством зла, пусть и временным, над поруганной добродетелью (Катлина сходит с ума, Клаас сгорает в огне инквизиции, верная его супруга Сооткин, изувеченная пыткой, вскоре, но уже вне рамок предложенной сценической версии, последует за ним – а рыбнику хоть бы что: Уленшпигель не успевает до него добраться). Так что суд Божий и человеческий настигнет доносчика уже по завершении спектакля. Но лучше поздно, чем никогда.

Представленная зрителям работа профессора Анны Дубровской – режиссера-постановщика «Тиля» (она же, наряду с народным артистом Владимиром Этушем, – художественный руководитель курса) – прекрасный, яркий, музыкальный (особая благодарность Геннадию Гладкову!), абсолютно в вахтанговском стиле плод мысли и чувства, любви и фантазии, труда и таланта режиссера и ее команды, волей Мельпомены и самой г-жи Дубровской собравшейся в нужное время и в нужном месте. Подкупают удивительная слаженность всего актерского ансамбля, в том числе в танцах, предельная самоотдача всех без исключения исполнителей («и каждый не одну играет роль»), неподдельный энтузиазм молодости, аутентичные костюмы, а также декорации, точнее – их отсутствие, успешно восполняемое находкой сценографа – многофункциональной, от чего угодно до королевского трона, телегой-двуколкой, на которой, в буквальном смысле, держится весь спектакль.

Первый, фламандский, блин вышел не комом и вкусным до чрезвычайности.

Страсти-мордасти по Чехову

Двум «оружейным» шуткам Чехова («Медведь» и «Предложение», режиссер М.Г. Малиновский) предшествовала изящная заставка – немая сцена с участием всей шестерки действующих лиц и обоих видов оружия: пистолетов и ружья. Подобный ход сразу нацелил зрителей на борьбу роковых страстей, вплоть до дуэли с «неясным» исходом.

И дуэль выдалась на славу! Неутешная вдовушка у Инги Маргиевой так чудесно преображается из скромницы-затворницы в охваченную благородным гневом фурию, а в финале – в пораженную стрелой Амура, но из упрямства и некоторой вредности натуры сопротивляющуюся внезапно нахлынувшему счастью женщину, созданную для любви, что зрители следят за этим рядом волшебных изменений, затаив дыхание и боясь пропустить хотя бы словечко или жест. Григорий Мамиев ведет свою роль русского помещика – человека неробкого десятка – с русской удалью и размахом и в то же время благородно предоставляя партнерше блистать во всей ее сценической и природной красе, как бы обрамляя и оттеняя ее. Полагаю, незабвенные Жаров и Андровская были бы довольны осетинскими актерами, принявшими у них эстафету.

Доброго слова заслуживает и исполнитель роли лакея Луки Михаил Туаев. Сгорбленный, почти беспомощный, забавно падающий без чувств как куль с мякиной, он уморительно комичен и одновременно трогателен в своей заботе о барыне и попытках защитить ее от «медвежьих услуг».

В «Предложении» коса нашла на камень. Изабелла Карсанова и Дмитрий Тадтаев, подобно их персонажам, ни в чем не желают уступить друг другу. Тадтаев – человек с тысячью лиц, театр мимики и жеста одного актера. Его пластические возможности безграничны, и публика живо реагирует на каждую его новую позу и гримасу. Все это богатство было как нельзя более кстати, иначе мастерица устраивать бурю в стакане воды, острая и живая, как ртуть, Карсанова, глядишь – и переспорила бы оппонента. Владимир Парастаев на сей раз открыл публике комедийную грань своего дарования. Вырядившись в нелепые пестрые одеяния (художник-постановщик Акинф Белов), свирепо набрасываясь на потенциального зятя с объятиями и поцелуями, то подняв бедолагу на руки, то бросив его оземь, актер, что называется, оттянулся всласть в возрастной роли. Ему забава – и нам удовольствие, и Антону Палычу райское наслаждение.

Двое на качелях

Проблема оформления сцены в «Ромео и Джульетте» (режиссеры-педагоги – профессора Родион Овчинников и Андрей Щукин, художник – Акинф Белов) была решена экономично, но графично: пространство сцены было заполнено свисающими с потолка канатами, одиночными и соединенными досками наподобие качелей. Они (качели) с успехом заменили и балкон Джульетты, и ее спальню. Отважная парочка (Батраз Зассеев и Изабелла Карсанова) объяснялась в любви и занималась ею, то паря в воздухе, то рискованно разгоняя качели до приличной амплитуды. Разумеется, это повышало и без того немалый градус напряжения как на сцене, так и в зале. С задачей не упасть молодые люди справились отменно: впрочем, как и со сверхзадачей – сохранить баланс между цирком и театром и концентрацию на тексте роли, дабы донести до сердца зрителя половодье чувств, не расплескав ни капли.

Воздадим должное мужеству и сноровке всех актеров, которым по замыслу режиссеров довелось карабкаться, кувыркаться, подтягиваться, в общем, так или иначе иметь дело с канатами. Хорошо хоть, что полет режиссерской мысли не превратил актеров в канатоходцев; впрочем, подозреваю, что Заур Токаев согласился бы испробовать себя и в этом. Он, в качестве Меркуцио, снова был в центре внимания, невольно переигрывая партнеров. Из Токаева так и лезут разнообразные таланты, его энергии и, подчеркнем, актерскому мастерству можно позавидовать, но лучше взять за образец для подражания, как стимул к самосовершенствованию.

А вот в фехтовании преуспели все, но лучшим на турнире был, на мой взгляд, Тибальт (Казбек Салбиев). Ромео оказался победителем лишь потому, что таков был замысел верховного арбитра.

Более всего заворожила феерическая сцена бала. На глазах происходило чудо слияния редкого по красоте и совершенству движений танца (хореограф Ирина Филиппова), бередящей душу музыки, причудливой игры света и тени (художник по свету Александр Матвеев). «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно».

Шекспиру (что значит имя!) удалось привлечь повышенное внимание поклонников театра: перед входом в «Щуку» спрашивали лишние билетики, и в зале яблоку некуда было упасть. По окончании спектакля актеров и вынесенную ими на сцену почти что на руках Анну Дубровскую завалили цветами и оглушили аплодисментами. Все вроде бы остались довольны: конец – делу венец. Но к только что пережитому потрясению добавилась грусть от неизбежности расставания с полюбившейся многим югоосетинской театральной группой. Оставался всего один вечер – чтецкий.

Эпилог: стихи и проза, лед и пламень

Участников чтецкого вечера по-отечески напутствовал ректор Института имени Бориса Щукина Е.В. Князев, призвав высоко нести вахтанговско-щукинское знамя на всем протяжении творческого пути и пожелав удачи.

Все без исключения чтецы продемонстрировали высокий уровень владения русским языком, а Ацамаз Качмазов – и осетинским (преподаватель осетинского языка и литературы – В.Г. Казиев). Начав пушкинский «Выстрел» на родном языке, Ацамаз затем непринужденно перешел на русский. Рассказ его лился так свободно и естественно, что я заслушался, увлеченный драматическими перипетиями взаимоотношений графа, графини и Сильвио, будто узнавал о них впервые. Иван Петрович Белкин поставил выпускнику Качмазову высший балл.

Проникновенно и сдержанно, в строгой манере читала Нина Кокоева стихи блокадницы Ольги Берггольц. Михаил Туаев показал себя не только знатоком поэзии Расула Гамзатова, но и превосходным чтецом, очень теплым, с богатым чувством юмора и душой истинного горца. Дмитрий Тадтаев, не убоявшись острой проблематики лермонтовского «Беглеца», вновь был на высоте как человек-театр, с равным успехом передавая и мучения несчастного Гаруна, и суровую непреклонность и презрение отвергающих его родных и близких.

Чтецкий вечер помог понять, почему Владимир Парастаев был так хорош в роли Клааса. Дело в том, что он знает всё про своего героя, про Фландрию и ее борьбу с испанской тиранией и римской инквизицией, про эпоху Реформации, и про Ренессанс, и про «малых» голландцев и т.д. Актер энциклопедически образован, начитан, не по годам мудр, обладает феноменальной памятью и логикой. Это наглядно показала исполненная им глубочайшая по мысли и великолепная по изложению Композиция (Фазиль Искандер и Коста Хетагуров). В Парастаеве я вижу человека нынешнего возрождения, представителя новой расы, приходящей в воплощение в наше время, в момент смены космических циклов, который многим виделся «концом света».

Завершился вечер «Собакой» Нодара Думбадзе, рассказанной Батразом Зассеевым. И это было потрясение: и рассказ, и сам Батраз. Почти физическая боль. Слезы на глазах зрителей. Катарсис. Волшебная сила искусства.

Остается добавить, что Посольство Южной Осетии принимало живое участие в делах группы, поддерживало на всех спектаклях фестиваля, гордясь первыми успехами молодого поколения осетинских актеров.

Пусть же театральный Цхинвал примет новое пополнение с распростертыми и нескупыми объятиями, а не как на известной картине Репина – «Не ждали».

Борис ШТРИХ, театральный критик.

Москва