Сегодня и завтра на сцене Госдрамтеатра известный российский режиссер Роман Габриа представит зрителю новое прочтение «Ревизора» Николая Гоголя.
Юго-Осетинский театр продолжает успешное сотрудничество с приглашенными режиссерами, работа которых позволяет обогащать театральный репертуар и удивлять искушенного зрителя неординарными подходами.
В интервью газете «ЮО» Роман Габриа немного приоткрыл завесу режиссерской тайны, рассказав о некоторых деталях театрального закулисья.
– Вы уже ставили «Ревизора» в театре «Самарская площадь», вызвав достаточно бурные эмоции зрительской аудитории. Кто-то назвал постановку самым необычным прочтением произведения Гоголя, другие сочли Вашу режиссерскую работу вызовом публике. Что Вы хотели передать своей трактовкой знаменитой пьесы? И чем цхинвальский «Ревизор» будет отличаться от самарского?
– Всем. Все что сделал я тогда, просто стер из своей памяти. Во-первых, каждую постановку я делаю в определенном месте с определенными людьми. Во-вторых, в ней всегда заложено определённое время действия, определенное эстетическое решение и некая этика сегодняшнего дня, поскольку мы живем здесь и сейчас. Так и в случае с «Ревизором», который я собираюсь представить югоосетинскому зрителю. По замыслу постановки два человека застревают в маленьком провинциальном городке и выясняют, что там люди живут по законам 19 века. Подробно рассказывать не буду. Скажу лишь, что для реализации сюжетных задумок построили на сцене Юго-Осетинского театра первый югоосетинский цирк. Зрители разместятся по кругу, а в середине находится арена, где будет происходить действие комедии. Цирковая культура основана на том, что зрительское восприятие замкнуто, не развернуто как в театре. Такая форма работы для актеров, конечно же, не привычна. На самом деле для артиста очень сложно выступать крупным планом в непосредственной близости от зрителя, который будет оценивать его игру на сцене. Обычно в спектакле мы более расслаблены. Нас отделяют пять рядов, авансцена, условная четвертая стена Станиславского и только там далеко зритель, который тебя, собственно говоря, и не видит. Здесь получается все видят всех. Но и от зрителя новый формат требует иного способа погружения в атмосферу спектакля. Это первый закон современного театра, который отличается от подходов XX века тем, что спектакль происходит в голове смотрящего. Театр доселе выдавал законченные истины: зритель приходил, ему показывали фабулу с некой моралью, и он шел с этим домой. В современном театре зрителю ничего не раскладывают по полочкам, напротив, ему предлагают стать соавтором, соучастником происходящего. И, более того, у каждого должен быть свой спектакль. То есть наша задача – создать средоточие разнообразных, нелинейных смыслов, которые в результате вызовут у зрителя разные эмоции и споры. Мы привыкли к тому, что в живописи давно не следуют консервативным рамкам, как и в кино. Люди совершенно спокойно воспринимают фильмы любых направлений и жанров, включая артхаус. Но приходя в театр, мы почему-то зажимаем его в рамки классического театрального искусства, не понимая, что театр – это самое живое из искусств, которое должно жить в сегодняшнем времени. А потом удивляемся, что в зрительном зале нет молодежи. Мы живем в XXI веке, и этим все сказано. Те, кто противятся веяниям времени, пускай переходят на дисковый телефон.
– Как сложились отношения с цхинвальской публикой? Сложно ли работать с югоосетинской труппой и насколько легко они воспринимают Ваши эксперименты с сюжетом, игрой артистов?
– Никаких препятствий не вижу. Здесь теплые люди, которые воспринимают меня с уважением. Могу сказать, что ни разу не ощутил к себе какого-либо негатива. Со своей стороны стараюсь делать все честно и искренне, как чувствую. И это передаётся зрителю, вызывает с его стороны такую же реакцию. Да и вообще, любая критика – это тоже замечательная реакция. Никогда не закрываюсь от критических замечаний, наоборот, прислушиваюсь и часто даже вношу коррективы.
– Вашей первой постановкой на югоосетинской сцене был «Гамлет» Шекспира. Почему именно он, и какова основная мысль «Гамлета» в Вашем прочтении?
– Все, что касается данной пьесы – очень сложный разговор. «Гамлета» я первый раз поставил здесь. По сути, это самое кровавое произведение Шекспира. Фабульный сюжет заключается в том, что члены семьи из-за внутренних неурядиц перерезали друг друга и на смену им пришел посторонний человек. Пьеса очень интересная, в ней много разных коллизий, к тому же Шекспир весьма темпераментный автор. Исходя из этого, мне всегда хотелось поставить «Гамлета» именно на Кавказе, где еще сохранились отголоски кровной мести, когда простить в душе сложнее, чем физически убить, сохраняется до сих пор. После 20 лет работы, когда больше 40 спектаклей за плечами, я точно знаю, что каждая пьеса ждет свой театр и свою труппу, и своего артиста, который это сыграет. На тот момент «Гамлет» должен был быть для меня в первую очередь кавказским.
– Есть ли двойное дно в этом спектакле, которое каждый должен увидеть сам?
– Конечно, есть. Но об этом не принято рассказывать. Вы просите меня открыть тайну, которую ношу в своем сердце. Я никому не рассказываю о скрытом смысле своих спектаклей. Если кто-то его почувствует, примет и как-то прочтет, хорошо. Если нет, они увидят что-то свое. Когда художник пишет картину, не объясняет же зрителю, почему тот или иной мазок он нанес так, а не иначе. Вы ее сами расшифровываете.
– «Коста» в Вашей постановке стал одной из визитных карточек Юго-Осетинского театра. Этот спектакль регулярно и с успехом представляют на местной сцене, а также на гастролях. Насколько для Вас лично значима фигура великого поэта?
– Об этом я уже говорил три года назад в преддверии премьеры. С тех пор мое мнение не изменилось. Коста Леванович для меня Человек Мира, что в первую очередь отличает его от нас, от многих других писателей и поэтов. Когда я впервые прочитал бессмертные строки: «Весь мир – мой храм. Любовь – моя святыня», и представил, как Коста их произносит, глядя в окно Петербургской больницы, где он проходил лечение, у меня в мыслях возник образ человека, который стоит на планете Земля и смотрит в бесконечные глубины Космоса. В моем понимании Коста Хетагуров принадлежит к когорте великих поэтов, к таким, как Пушкин, Байрон, Шекспир. Для меня важно, что он окончил Петербургскую Академию художеств и долгое время находился в столице Российской империи. Хотите верьте, хотите нет, но я не могу четко объяснить свое восприятие Коста Хетагурова. Все гораздо сложнее, чем то, что я об этом рассказываю. Могу только сказать, что стихи Коста стали меня волновать с того момента, когда впервые соприкоснулся с его поэзией. Однако прошло много лет, пока я пришел к выражению своих эмоций в спектакле.
– Что для Вас важнее – следование первоисточнику или же собственное восприятие сюжета и его передача зрителю?
– Только собственное восприятие, никакого первоисточника не существует, потому что первоисточник в человеке, который его создал. Любое воплощение сюжета – это уже изменение первоначального варианта. Тот, кто скажет, что он досконально изучил автора и хорошо его знает, сто процентов лукавит, поскольку это невозможно. Есть только наше восприятие, тем более, когда речь идет о таких великих людях, как Коста Хетагуров. Поэтому позвольте мне полагаться на свои впечатления и ощущения, пусть даже они будут ошибочными.
– Каким способам донесения своих мыслей до аудитории Вы отдаете предпочтение?
– Визуальным. Театр для меня – это живопись. Я в первую очередь думаю, что это эскиз, рисунок, портрет или графика, и уже затем двигаюсь к созданию спектакля. В процессе работы над постановкой все время слежу за мизансценой, за кадром, за взаимоотношением фигур, тел в пространстве, за светом. Театр зачастую опирается на слово, а для меня слово вторично. Я прежде всего опираюсь на живопись, на движение. Но это не значит, что каждый раз буду исходить от такого подхода. Выбор «инструментария», способов работы со зрителем всегда происходит по-разному.
– Самая значимая режиссерская работа в Вашей творческой биографии?
– Честно говоря, никогда не анализирую подобные вопросы в своем творчестве. Просто делаю, живу, двигаюсь в соответствии с тем, как чувствую и ощущаю. На сегодняшний день я полностью увлечен «Ревизором», все остальное в прошлом. Ни разу не задумывался о том, какой из поставленных спектаклей менее значимый, а какой более значимый. Какие-то работы оставили седые волосы на моей головы (смеется), но значимы ли они для меня – не знаю.
– Темы для постановок берете из классики, или предпочитаете ее разбавлять сюжетами из современной жизни? Имеет ли жанровая эклектика место в Вашем творчестве?
– Для меня спектакль в обязательном порядке должен быть современным. Жанр заложен всегда внутри автора, его не нужно изобретать или искать. Автор сам предлагает жанр. Допустим, судьба Хетагурова в моем понимании – это и есть жанр. Его рождение в селе, дальнейшая жизнь, поездка в столицу, поиски себя там, возвращение, ранняя смерть, публицистика во Владикавказе, взаимоотношения с народом – все это вместе взятое и есть жанр. Что касается жанровой эклектики, – мы живем в XXI веке. Теперь все эклектично. К примеру, у вас на рабочем столе одновременно компьютер, ручка, смартфон и бумага.
– Кто для Вас отдельно взятый артист в постановке и важно ли точное попадание актера в сценический образ?
– Очень важно. Но отдельного человека в постановке быть не может, я человек ансамбля. Должна быть ансамблевая слаженность. При этом каждый человек, задействованный в спектакле, для меня важен. Именно благодаря им заводится ключ и работает весь механизм.
– Вы снялись в нескольких фильмах, тем не менее, отдаете предпочтение театральному искусству. Можете объяснить свой выбор?
– Пока нет возможности самому снимать фильмы. В то же время безумно люблю кино, и в своей театральной работе всегда использую какие-то «киношные» элементы – способы монтажа, смену локаций и другое.
К примеру, в «Ревизоре» у меня зритель сидит по кругу, и круг вращается. Таким образом я могу менять угол зрения зрителя. Я все время ищу способ, чтобы сюжет двигался как в кинематографе. Меня в кино привлекает смена атмосферы, которая может пока отправить нас в космос, а потом – в душу.
– Какова миссия театра, и что для Вас главное в спектакле?
– Развлекая – просвещай. Важно, чтобы после просмотра спектакля зритель пошел в библиотеку читать книгу или же полез в интернет смотреть живопись, интересовался музыкой, которую услышал в театре. Если удалось добиться подобного эффекта, для меня это уже победа.
К примеру, ставя спектакль о жизни Иисуса Христа, я полностью сделал его на основе живописи эпохи Ренессанса. И когда зритель смотрит живопись в постановке, то, конечно же, начинает анализировать, изучать более детально то, что его заинтересовало. Допустим, в русской классической живописи личность Христа всегда изображается живой. А в католической культуре Иисус все время страдает, либо он распят на кресте, либо его оплакивают, когда снимают с креста. Две разные парадигмы в искусстве воспитывают воображение, формируют разное отношение к смерти и к жизни соответственно.
Алла ГЕРГАУЛОВА
