Мурат Плиев – человек и художник. В каждом его сочинении, в каждой нотной строчке словно присутствует сам композитор, энергичный, импульсивный, остро реагирующий на каждое жизненное явление, в то же время поразительно собранный, глубоко человечный, интеллигентный и доброжелательный. Сегодня можно смело сказать, что Мурат Плиев создал новый сплав, в котором органично слились национальная характерность, бережное отношение композитора к осетинскому фольклору, придающему неповторимый аромат его музыке и стимулирующему его богатую фантазию, и подлинная современность художественного мироощущения. В настоящее время композитор живет во Владикавказе. Недавно он на несколько дней приехал в родной Цхинвал и нам удалось побеседовать с ним. Наш разговор шел о музыке, – эстрадной и академической, о музыке в его жизни, о национальном искусстве и многом другом.
– Мурат Владимирович, образ жизни творческих людей, как правило, делает их совами, а мы с вами встречаемся в девять утра. Или вы жаворонок?
– (Смеется…) Люблю работать с утра. Когда первые лучи солнца проглядывают сквозь оконные занавеси, я бываю уже в пути в свою музыкальную студию.
В начале нового дня я творчески активен и только тогда всю свою силу и энергию отдаю главному – музыке.
– Вот теперь мы приступаем к самой главной части нашей беседы. Ваша творческая судьба для меня лично во многом остается загадкой. Вы человек с консерваторским образованием, автор внушительного количества фортепианных пьес, которые нередко звучали с концертных подмостков обеих частей Осетии, сегодня открестились от классической музыки и пришли в музыку иную – эстрадную.
– Здесь я, пожалуй, с вами не соглашусь. От серьезной музыки не отрекался, просто так сложилась жизнь. Вы знаете, когда много лет назад я приехал во Владикавказ с толстым портфелем своих фортепианных произведений и предложил их Министерству культуры, которое, к сожалению, приобрело только двенадцать моих сочинений за стоимость всего одного произведения, я, честно говоря, был сильно смущен. Мне думается, что это неблагородный и нечестный подход к вопросу. Но у меня тогда был очень трудный период, дорога была каждая копейка, и я согласился. Спустя некоторое время Министерство культуры вновь предложило купить мои произведения, и, вы не поверите, обещанных денег пришлось ждать почти год. Вот тогда я окончательно понял: писать высокую музыку и претендовать на безбедное существование невозможно. Пришлось искать другие пути. Одно время работал даже настройщиком фортепиано, а с появлением компьютеров выработал и свою систему настройки. Были в моей жизни и ресторанные заработки, имевшие, правда, свои плюсы – очень скоро удалось приобрести синтезатор. Для меня это был лучший выход из положения. Не мог же я постоянно обивать пороги министерских дверей и просить понять и принять. А надо было содержать еще и семью… Сегодня, слава Богу, все наладилось – имею свою студию, где пишу музыку чаще всего на заказ, делаю аранжировки.
– Но ведь в Северной Осетии есть еще и Союз композиторов, который призван поддерживать представителей своей организации?
– В Союзе я не состою. Считаю его формальной организацией. И от предложений вступить в столь «солидное» объединение отказался сам.
– А как же ваш замечательный цикл фортепианных пьес «Времена года»? Есть у вас и «Скифские сюиты», с которыми вы ни разу еще не знакомили взыскательного слушателя. Выходит, этим и другим вашим произведениям, проходившим под грифом «академическая музыка», навсегда закрыт выход в свет?
– Мне трудно ответить однозначно. Одно знаю точно – я мечтаю писать серьезную музыку. Я тоскую по ней. И если бы моя высокая музыка смогла мне обеспечить безбедное существование, я бы непременно остался ей верен до конца своей жизни. К сожалению, жизненные обстоятельства подчас диктуют нам свои правила… То, что я сочинял, творил, считал своим миром, жил и мечтал воплотить, теперь сидит где-то глубоко в душе. Ведь раньше я серьезно занимался классической музыкой. Анализировал старинные осетинские песни и находил в них интересные интервальные, аккордовые соотношения, которые потом гармонично использовал в своих фортепианных сочинениях. То есть совмещал архаику с современными средствами звучания, давая им интересные названия и, по сути, новую жизнь.
У того же Баха есть английские и французские сюиты – алеманда, куранта, сарабанда и жига. А я свой цикл фортепианных миниатюр, в которых, на мой взгляд, удачно использовал осетинскую архаику, назвал аланта, сагутта, сарматта, зилга и т.д. То есть я пытался подражать Баху (смеется…). Возвращаясь к своей мысли, скажу – осетинская аутентичная музыка сильно разнится с той, что мы сегодня называем осетинской музыкой. Она, можно сказать, забыта совсем. Старинную осетинскую музыку я изучаю до сих пор по труду Бориса Галаева «100 осетинских песен». Песни, собранные в этой книге, композитор записывал так, как слышал. Я этому труду верю, сверяюсь по нему, анализирую. Большой интерес для меня здесь представляют интервальные соотношения, лады и каденции.
К примеру, недавно я завершил музыку к спектаклю Шамиля Джикаева «Отверженный ангел». И здесь я не мог не использовать архаику, поскольку действие происходит в 14 веке, в эпоху алан. Помимо элементов аутентичной музыки, я использовал и скифский язык по «Словарю скифских слов» Васо Абаева.
– Скажите, что, на ваш взгляд, наиболее характерно для этой, в общем-то, прикладной музыки? Диктат режиссера или диктат материала?
– Режиссер, разумеется, здесь главнокомандующий, он, как в армии выражаются, «ставит задачи». Я со своей стороны говорю ему: «Вы расскажите, что хотите услышать в музыке, а на своем поле уж я хозяин» (смеется…).
– Возвращаясь к вопросу эстрадной музыки и вашего места в ней, хочется все-таки понять для себя: сочинять на заказ, танцевать под музыку того, кто музыку эту оплачивает, уместно для творца? Или только, как в книжках по искусству завещают, вдохновению стоит подчинить нотные листы?
– Вы знаете, писать по заказу непросто, не всегда получается так, как бы мне хотелось. Бывают моменты, когда работа не клеится, поскольку душа не лежит к той музыке, которую хочет услышать заказчик, поэтому часто приходится искать компромисс между своими ощущениями и заказанным. Иногда я пишу, скажем, три варианта песни, и если ни один из них не устраивает заказчика, обращаюсь к четвертому варианту. Но в любом случае, думаю, что и такая работа развивает человека. Если человек в своем деле профессионал, да еще и талантлив от природы, он это сделает с вдохновением. Ко всему что я делаю, сочиняю, отношусь с полной отдачей.
– Кстати, как вы сочиняете музыку, как протекает внутренний процесс?
– Не знаю… Наверное, так же, как поэт пишет стихи. Озарение? Вдохновение? Не все ли равно, как это называть. Это очень сложный и очень трудный процесс. Ты начинаешь перебрасываться отрывками мелодий – осторожно, неагрессивно… Вслушиваешься…И вдруг с третьей, четвертой музыкальной фразы ты понимаешь, что уже находишься в другом пространстве, где все чаще и чаще попадаешь в нерв музыки, и тогда даже дыхание перехватывает от восторга. Вообще в понятии «сочинять» столько слагаемых, что на их перечисление понадобилось бы все ваше интервью.
– Кого из исполнителей своих песен вы считаете близким к идеалу? И еще. Интересно узнать, как вы воспринимаете «техноперепевки» своих песен? Мне кажется, в таких модернизированных вариантах песни становятся одинаковыми, ритм забивает мелодию.
– Когда-то давно, будучи еще студентом музыкального училища, я написал одну песню – «Фыдыбæстæ». Скажу честно, песня мне порядком поднадоела, но она ушла в народ, ее часто поют. Недавно я был приятно удивлен, ее так обалденно спел некий Вадим Чельдиев, что я с трудом узнал в ней свое собственное произведение (смеется…)
Теперь, что касается, как вы выразились, «техноперепевок»; я думаю, чем больше поют, тем лучше. Если вы имеете в виду аранжировку, то и тут я за разнообразие. Согласитесь, бывает же так, и довольно часто, что исполнитель предлагает слушателю слабую версию песни. И если и дальше придерживаться такой трактовки, слушатель никогда не услышит настоящего творения. Конечно, в модернизированных вариантах часто присутствует и элемент безграмотности. Кто с этим спорит. Но даже рэп меняется, в нем иногда проскальзывает гармония. Искусство, согласитесь, – проекция жизни.
– Сами не поете? Сейчас и композиторы этим грешат, даже авторские диски выпускают.
– Нет.
– А вы можете сказать, что ваша главная музыка еще не написана?
– Нет, наверное, такого композитора, который бы сказал, что уже написал все свои лучшие произведения. Моя лучшая музыка еще впереди.
– И мой последний вопрос. Когда вы поняли, что музыка – ваше призвание?
– Это было так давно… (смеется.) Когда мне было всего шесть лет, я любил слушать футбольный гимн и отбивать ритм ногой. Моя мать, заметив мое такое увлечение, отвела меня к учителю музыки, который и рекомендовал отдать меня в музыкальную школу.
Уже учась во 2-м классе, я стал пробовать писать музыку, но никто из окружающих меня людей не придавал этому внимания. В какой-то момент мне захотелось забросить музыку и поступить в художественное училище. Но мама уговорила вытерпеть еще один последний год, чтобы получить аттестат об окончании музыкальной школы. И вот в этот период музыка вновь наполнила мою душу чудными ощущениями.
Особенно волновали меня 1-я симфония Брамса и Виолончельный концерт Дворжака. Слушая их, я погружался в волшебный мир музыки. Будучи под впечатлением, даже сочинил сонату, еще какие-то произведения, а вскоре поступил в музыкальное училище в класс фортепиано.
Моим педагогом был брат композитора Жанны Плиевой Валерий Плиев, который разбудил во мне серьезный интерес к музыке, и я начал заниматься по 4-5 часов в день.
Вскоре начал писать довольно хорошие вещи и твердо решил продолжить обучение в Тбилисской консерватории по классу композиции. Будучи студентом 1-го курса консерватории, был призван в армию, где меня охотно зачислили в армейский оркестр. За два года военной службы я изучил все музыкальные инструменты. Демобилизовавшись из рядов СА в начале 90-х годов, вернулся в консерваторию и продолжил учебу. Но, к сожалению, началась грузинская военная агрессия против Южной Осетии, и ездить в Тбилиси стало невозможно. Я остался в Цхинвале и начал работать вместе с коллегой Джанлеем Джиоевым, мы создали в Цхинвале джаз-клуб, куда приходила молодежь, увлеченная музыкой. В эти тяжелые 90-е годы мы написали более тридцати произведений в разных музыкальных стилях и жанрах, – здесь был и джаз, и джаз-рок, и регги, и попса, и другое. Познакомили с нашим творчеством даже владикавказского слушателя, который, надо сказать, был очень удивлен…
На Севере Осетии никак не могли понять, как нам, южанам, в это сложное время, в военном Цхинвале удается так качественно заниматься джазовой музыкой. Ну, а затем начинается собственно владикавказская страница в моей биографии.
Алла ГЕРГАУЛОВА
