В ЮОГУ состоялась пресс-конференция с художником мирового масштаба

Каждый из студентов и приглашенных хотел поговорить и задать вопрос художнику. Время мэтра живописи было ограничено, Сафронова ждали разные мероприятия, но он ответил на интересные вопросы.

– Есть ли картина, с которой вам было тяжело расстаться?
– Картины пишутся для кого-то. «Джоконда» тоже продалась, хотя была любимой картиной да Винчи, которую долго не отдавал. Создание картины – как рождение ребенка, он принадлежит всему миру и ты не имеешь права прятать его и делать аборт. Я всегда субъективен и недоволен своими произведениями, все время переделываю их. Меня забавляет, когда наивные художники говорят о своих картинах: «Мне она так нравится, никому ее не отдам». Если ты профессионал, то понимаешь, картины должны наполнять энергией тех, кто будет смотреть на них. Когда «Джоконду» реставрируют, она будто начинает умирать, бледнеть. А когда ее возвращают, она снова начинает светиться. Поэтому искусство должно наполняться любовью тех, для кого создается. Я расстаюсь практически со всеми работами. Но для меня важно, куда они попадут и могу отказаться от заказа. У меня нет галереи, мои работы скапливаются, лежат штабелями и становятся мне скучными, неинтересными, пока не вернутся в поле зрения общества.
– У вас есть картины из серии «люди-кошки», почему вы выбрали именно кошек? В образе, какого животного вы бы себя нарисовали?
– Мне нравятся кошки. У каждой породы свой характер, даже у каждой кошки свой характер. У меня есть автопортрет в виде кота. Когда-то я копировал старых мастеров ван Эйка, Веласкеса и т.д. Копий стало много. Выбрасывать было жалко, они были удачные. Я подумал, а почему бы не вписать вместо людских лиц кошек? Это все равно характер, метафора. Ведь есть басни, где героями являются животные, но подразумеваются люди. Я вписывал лица людей в тела кардиналов или королей, они приобретали иной характер. Эта серия называется «Герои нашего времени» и «Люди животные». Однажды я написал портрет человека, и он мне не понравился, я решил сделать новый. Чтобы картина не пропадала, я нарисовал там Барбоса. Пришли покупатели, и он им понравился. Люди похожи на животных. Иногда на барбосов, на кошек и даже на свиней.
– У многих поэтов есть черновые наброски стихотворений. Их хранят в надежде на то, что муза посетит их, и они будут окончены. А есть ли у вас картины, которые вы надеетесь окончить?
– Как и у всех, есть неоконченные, начатые, брошенные, оставленные. Как сон, который прервали и ты не знаешь продолжения. Думаешь, завтра увидишь продолжение, а оно не идет. Есть много проб-ных эскизов, которые ты надеешься закончить. Ничего нельзя оставлять на потом. Произведения Пушкина легко написаны, но за ними стоит большая, предварительная работа. Мне заказали для одного главы республики картину – написать его сон. Верблюды, ночь, луна, отражение в воде, пески. Я написал ее. Но ее купили другие люди. Заказчик сказал, что это не похоже на его сон, потому что от верблюдов должна падать тень. Я хочу снова попробовать нарисовать подобные картины. Такие работы могут откладываться на потом.
– Вдохновит ли вас красота нашей республики на новые картины?
– Меня вдохновляет теплота людей, уникальные сохранившиеся домики, взгляды людей и красивых женщин в возрасте, элегантная скромность просящих автографы, теплота и доброта. Но природа и родники ни с чем не сравнимы.
– Почитатели ваших работ видят картины на холстах, но что остается за кадром и незримым для нас?
– Остаются наброски и эскизы, которые я убираю потому, что негде хранить. Многое я сжигаю. Раньше я дарил наброски. Затем их показывали и хвастались ими. Но это не всегда лучшие работы. Ты совершенствуешься, меняешь технику письма. Какие-то работы должны остаться до определенного времени, но мне кажется, все-таки надо часть уничтожать. Около 80% работ я сжег. За кадром остается послевкусие, воспоминания.
– У нас очень много талантливых детей, занимающихся живописью. Можно ли провести для них мастер классы?
– Конечно. Мы приедем в мае и обязательно сделаем это.
– Вы служили в ракетных войсках, пробовали силы в разных сферах, но стали художником. Вы думаете, так было предначертано?
– Наверное, да. Я стал художником, когда учился на четвертом курсе художественного института. Я увидел сон, в котором гулял по галерее, где на стенах висят мои картины, которых в реальной жизни еще не написал. Со мной был дед, который говорил, что где-то свет не такой, где-то графика. Иногда я с ним соглашался или спорил. Я обернулся, а деда нет. Поднимаю голову вверх и вижу Леонардо да Винчи. Он улетает, я кричу ему, «куда ты Леонардо?». Он бросает мне шар, и я его ловлю. Я проснулся и понял, что стал художником. Вижу себя во сне кем угодно: летчиком, поваром, и я знаю, что Никас Сафронов следит за этим поваром. Я уехал изучать иконопись, окончил училище в Ростове. Уехал изучать Европу. К тому моменту я хорошо рисовал, но не чувствовал, что я художник, скорее ремесленник. Сейчас сажусь за работу как ремесленник, заканчиваю как художник.
– «Каждый ребенок – художник», сказал Пабло Пикассо. Согласны?
– Все дети рождаются гениальными. Можно научить их, но можно и испортить. Я был троечником, затем мы переехали в другой район, более провинциальный и никто не был равным мне в учебе. Я стал отличником. Все зависит от детей. Я согласен с высказыванием.
– Достигли ли вы состояния спокойствия и нирваны?
– Нет, конечно. Как-то ко мне подошел мой студент и сказал, что, когда будет художником, хочет быть похожим на меня. Я сказал, что когда был в его возрасте, хотел быть похожим на Леонардо да Винчи. Цели должны быть высокими. Я не достиг еще спокойствия. Покой нам только снится. Мне всегда мало, хочется сделать больше, организовать выставку и так далее.
– Делаете ли перед работой какой-нибудь ритуал, помогающий вам?
– Я молюсь перед началом работы. Заканчиваю работу тоже молитвой.
– Какие советы можете дать начинающим художникам?
-Профессионализм, обязательность, духовность и патриотизм.
– Какие истины вам открылись на творческом пути?
– Я понял на своем творческом пути, что надо быть объективным, не наживать врагов, осуждать не других, а только себя, не создавать неприятности внутри, о которых будешь жалеть. Ты поссоришься с другом, а с ним потом что-то случится. Ты будешь себя винить. Не стало близкого человека, и ты не сможешь это изменить. Сегодня можно все исправить. Я понял, что нельзя обижаться на родителей. Ты должен их поддерживать и помогать им. Ты должен радоваться, что у тебя есть шанс изменить свою жизнь в любом возрасте.
– Как вы оцениваете состояние современного искусства? Есть ли определенная деградация в музыкальном искусстве?
– Когда видишь, что люди делают за деньги, тебя начинает это искушать. Искусство деградирует, но с другой стороны оно всегда возвращается. Лучше уметь рисовать и быть профессионалом, чем заниматься подобием искусства.
Искусство – это холст, краски, глина, руки, твое воплощение мыслей. Искусство меняется. Раньше производилось товара столько, сколько можно потребить. Затем товара стало больше, чем потребления, поэтому появились рекламные компании, рекламирующие даже не самый хороший товар. В ис-кусстве так же. Рекламируются не самые талантливые, а те, кто больше платит. Есть вечные понятия – Паваротти и Муслим Магомаев. Есть люди, которые создаются из пустоты и уводят в пустоту.
Анна ТЕДЕЕВА