Вспоминая ноябрь 89-года

На рассвете 24 ноября 1989 года я подходил к Цхинвалу со стороны Гори. Километров за пять до города дорога оказалась сплошь заставлена автобусами. По обочинам молодые люди жгли костры, изводя и так негустой придорожный кустарник. Другие пытались согреться, размахивая металлическими прутьями или увесистыми дубинами. Один из них окликнул меня: "Эй, русский, куда идешь?" Я отвечал, что – в город, там-де у меня родственники, и в свою очередь поинтересовался, отчего такое скопление "сил". Он пошел со мной рядом, рассказывая, что они приехали "проучить этих пришельцев-осетин, пляшущих под дудку Кремля, и если те и после этого не угомонятся,- выгнать их за хребет".

Из его дальнейших пояснений я понял, что съехались они со всей Грузии по призыву Гамсахурдиа, Церетели, других лидеров тогдашней оппозиции, что вчера народу на дороге было в два раза больше.

По пути к нам присоединились юноши с дубинами, заинтересованно прислушивались и, сообщив, что сегодня они наверняка войдут в город, чего бы это ни стоило, возвращались к своим кострам. Так, за разговором, вдоль непрерывной череды автобусов мы дошли до городской черты. На прощание мой спутник сказал: "Смотри, русский, когда мы войдем в Цхинвали, не гуляй – сиди лучше у своих родственников".- "А что будет?" – полюбопытствовал я. "В окно гляди – увидишь",- ответил он и ободряюще улыбнулся.

Предъявив журналистское удостоверение, я последовательно миновал заслоны грузинской милиции, внутренних войск и осетинских юношей, перегораживавших дорогу, и оказался в осажденном Цхинвали…

Итак, я оказался в советском городе, осажденном советскими людьми. По формальным признакам такое положение дел должно называться гражданской войной. Осознавал ли я это в тот момент? Вряд ли. Во-первых, чисто психологически трудно преодолеть барьер восприятия окружающего как войны – подсознательно убеждаешь себя, что мир устойчив, а конфронтация лишь преходящий эпизод в мирном течении жизни. Во-вторых, по обе стороны "баррикады" я видел людей в милицейской форме, и это создавало впечатление, что ситуация контролируется "свыше" – беспристрастной властью, заинтересованной в скорейшем прекращении конфликта.

Действительно, одним из первых, с кем мне пришлось побеседовать, едва я переступил городскую черту, был генерал Горгодзе – тогдашний министр внутренних дел Грузии. В здании горсуда, стоящем на пригорке сразу за въездом в Цхинвал, он вел переговоры с представителями городского населения. Меня допустили в комнату переговоров, и я с удивлением услышал, что министр настаивает на том, чтобы ордам грузинских молодцов позволили войти в город и "провести митинг".

Сразу после этого раунда переговоров, окончившегося безрезультатно, я подошел к Горгодзе и спросил о мотивах его позиции. Мне хорошо запомнился его ответ: "Если мы их сейчас не пустим в Цхинвали, эти подлецы нам всю республику перебаламутят. А так они успокоятся, вот тут-то мы им голову и скрутим".

В памяти сохранилась суетливость генерала, его короткие перебежки от одного осетинского лидера к другому, видимо с целью склонить их на свою сторону по одному, лукавая и одновременно заискивающая порой, вдруг переходящая в напыщенный кураж манера общения.

Накануне во главе многотысячной колонны грузин, направлявшихся в Цхинвали, шел не кто иной, как первый секретарь ЦК Компартии Грузии, Председатель Президиума Верховного Совета Грузинской ССР Гиви Гумбаридзе, то можно поверить, что тогдашние руководители Грузии действительно придавали акции в Цхинвали огромную важность.

Думаю, что Гумбаридзе пытался таким способом поддержать авторитет компартии среди этнического большинства республики, который начал безудержно падать после кровавого воскресенья 9 апреля. Он как бы пытался идти впереди своего народа, выбросившего в тот год знамя национального освобождения, не вполне осознав его смысл. И трагические события июля 1989 г. в Абхазии, и нагнетание антиосетинских настроений в грузинской прессе в течение осени того года, и конфликты с азербайджанским населением на юго-востоке Грузии были звеньями раздувания грузинского шовинизма – наиболее эффективного средства достижения власти в республике в условиях отсутствия созидательных общенациональных целей и тщательно поддерживаемого чувства оскорбленного национального достоинства.

Не случайно, что все без исключения оппозиционные партии выдвигали в ту пору в качестве опорного лозунг: "Грузия только для грузин!", если и менявшийся от партии к партии, то лишь по форме. Со стороны он производил впечатление скорее антирусского, но реально был направлен против национальных меньшинств, в первую очередь – против абхазов и осетин.

В описанном в самом начале этих заметок эпизоде отчетливо проявилось то, что впоследствии мне не раз приходилось наблюдать в других точках, где насилие вызревало из убежденности в демократической, неоспоримо справедливой основе своих действий. Грузинские юноши, тысячами столпившиеся в то утро на дороге Гори – Цхинвали, несомненно ощущали себя борцами против "диктатуры Кремля", освободителями "исконно грузинских земель" от иноземцев.

Вспоминая приведенный эпизод, я всякий раз задаюсь вопросом: если принадлежность к осетинскому народу означала для этих грузинских мальчиков причастность к злу, творимому в Грузии Кремлем, то почему они не выказали подобающего их убеждению отношения ко мне, русскому,- непосредственному в рамках такой логики носителю этого зла? Увы, я нахожу только один ответ: они опасались, что насилие над русским не останется для них столь безнаказанным, как насилие над осетином.

Такой трезвый расчет "праведного" гнева наблюдается во многих "стихийных" выступлениях на национальной почве. Потому именовать их национально-освободительными зачастую можно лишь с оговоркой, что речь идет об освобождении от национального меньшинства на своей "исконной территории". Чтобы предохранить такие чистки от неприятного определения "погром", их идеологи заранее облагораживают свои знамена лозунгом борьбы с "пятой колонной Кремля", обнаружить которую проще простого – достаточно заглянуть в графу "национальность", благо единственный паспорт в мире, содержащий такую графу,- советский.

Если постоянно говорить о национальном меньшинстве как о пятой колонне Кремля – значит, не оставлять тому никаких возможностей для демократического развития. Характерный в этом смысле эпизод произошел в ходе "стояния у Цхинвали" 24 ноября. Когда осаждавшие город грузины увидели над головами его защитников красное знамя, развевавшееся вместе с аланским флагом, они, стремясь как можно глубже уязвить осетин, стали кричать им: "Вы еще Ленина выставьте!" Через десять минут с осетинской стороны взмыл вверх портрет основоположника СССР.

День 25 ноября завершился известием об освобождении заложников в Кехви. Более того, была предпринята первая попытка нормализовать обстановку путем переговоров.

Я уезжал из Юго-Осетии через Рокский тоннель – вожделенную мишень грузинских нацистов. Никогда прежде я не мог предположить, что возвращение в РСФСР может доставить столько облегчения и радости. А за спиной, в Юго-Осетии, уже начался "беспредел" грузинских националистов.

Александр МИНЕЕВ, редактор отдела национальных проблем еженедельника "Московские новости"