Думаю, говорить о величии родного языка естественно и невозбранно, когда в этом есть реальная необходи­мость. В ином случае даже са­мые верные слова прозвучат мальчишеским бахвальством. Знаменитое обращение Тур­генева к род­ному языку пото­му и производит впечатление взволнованной исповеди, что вызвано мучительной трево­гой: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, – ты один мне поддержка и опо­ра, о великий, могучий, прав­­дивый и свобод­ный русский язык! Не будь те­­бя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что соверша­ется дома!» (Полн. собр. соч. и писем; Соч. т. XIII, с 198).
Слово о величии языка дру­гого народа также понятно и естественно в случае объек­тивной необходимости в нем. Иначе неминуемо прозвучит как льстивое слово, рожден­ное сторонними соображени­ями. Правда, русский язык для нас, для интеллигенции малых народов страны, хотя и не родной, но и не чужой. Мы с ним связаны так неразрывно, мы столь многим обязаны ему в своем духовном развитии, что имеем и право, и обязан­ность считать его своим по чу­вству невыразимой приязни.
Русский язык нам дорог так же, как наши родные, мате­ринские языки. И это не праз­дные слова: без русского язы­ка наша духовная жизнь поте­ряла бы половину своего бога­тства и красы. В этом источник нашей любви к нему.
Хорошо сказал Расул Гам­затов о родном языке: «И если завтра мой язык исчезнет, То я готов сегодня умереть». Но ведь каждый из нас – нерусских россиян – то же самое ска­зал бы и о русском языке. И я бы предпочел смертное за­бвение жизни в мире, где бы здравствовал мой родной язык, но вдруг не стало бы рус­ского языка.
В горах Кавказа, где я вы­рос, искони презирают как бах­валь-ство, так и лесть. Но гор­цы презирают и человеческую неблагодарность. И мне хо­чется сказать лишь слово люб­ви и благодарности русскому языку.
Первым русским словам меня учил отец, бывший сол­дат брусиловской армии. Это были простые слова: хлеб, во­да, зем­ля, брат, песня, свет, весна… Я давно их знал на родном язы­ке, но в ином зву­чании они словно обретали ка­кой-то не­земной вкус и радос­тное сияние. Мне трудно пере­дать сло­ва­ми блаженство при­общения к тайнам другого язы­ка, но, ви­димо, оно подобно ли­кованию мальчишки, кото­рому впер­вые привелось вско­чить на резвого ко­ня и пус­титься в намет.
В горах есть поверье – если пройдешь под радугой там, где она одним кон­цом упира­ется в вершину, словно серп, всаженный в крестец из яч­мен­ных снопов, то это сулит сказочное преображение. Как-то неожиданно удалось мне взбежать на гору задох­нувшись, но чудо преображе­ния не свершилось: к моему го­рю, радуга мгновенно ушла к иной вершине. Так шел я и к русскому языку. И в нем, словно в горах, – за вершиной вер­шина, или как в степи – за далью даль… И пусть простят мне мастера русского слова мое с виду дерзкое заявле­ние, но в простоте душевной кажется мне, что я вправе ска­зать – мой русский язык. В нем нет ни­какой претензии на зна­ние, в нем – одно лишь чувство приз­нательности. Ведь рус­ский язык всюду с нами. Не толь­ко тогда, когда мы входим в широкий мир культуры чело­вечества с древ­них времен до наших дней. Мы и друг с другом-то знакомимся и к много­языкой культуре собственной страны приобщаемся через русский язык.
И есть еще одно благород­ное свойство у нашего приоб­щения к русскому язы­ку: не­ожиданно приносит и более глубинное ощущение, и более точное знание родного языка. Дело в том, что знание русско­го языка дает нашему чувству обостренное восприятие тон­чайших выразительных и изо­брази­тель­ных возможностей родного языка.
Только в одном случае не может помочь нам русский язык: стихи не пишутся на вы­ученном языке, в художес­твенном творчестве материн­ский язык незаменим. Турге­нев французский язык знал и чувствовал лучше многих французских писателей, но с горечью заявил перед всей Россией в 1877 году: «В тече­ние моей литературной карь­еры я подвергался самой разнообразной брани, но оби­ду, – именно обиду наносили мне только те господа, кото­рые уверяли, что я могу пи­сать – и писать на француз­ском языке. Не лучше ли пря­­мо сказать: у вас нет никакого таланта и никакой оригиналь­ности! Быть в состоянии пи­сать, сочинять на двух языках и не иметь никакой ориги­нальности – эти два выраже­ния в моих глазах совершенно тождественные, а потому по­льзуюсь случаем и спешу зая­вить, что я никогда, ни разу не писал (в литературном смыс­ле слова) иначе, как на своем родном языке, уже с ним одним дай бог человеку спра­виться – и мне это, к сожале­нию, не всегда удавалось». (Полн. собр. соч. и писем. Соч., т. ХV, с. 176).
У каждого из нас, писате­лей малых народов, два языка – родной и русский. Разуме­ется, родным языком каждый из нас владеет лучше, как и своей правой рукой (если, ко­нечно, кто не левша). Но это значит лишь одно: родной язык писатель, быть может и знает не лучше сородичей, но он чувствует его тоньше, он не только носитель языка, но и один из его творцов и храните­лей. Родной язык для писате­ля – язык творчества, потому он до смертного часа дышит эстетикой родного языка. И это единственная привилегия родного языка перед русским языком в душе писателя мало­го народа. Но любимы и доро­ги ему оба языка.
Это необходимо сказать именно теперь, когда нахо­дятся люди, которые заявляют, что знание русского языка должно привести к забвению родного языка по закону «язы­ковой смены», согласно кото­рому за двуязычием следует «период отмирания родного языка и установления нового одноязычия, когда единствен­ным родным языком стано­вится второй родной язык» (см. книгу – Ю. Д. Дешериев. За­кономерности развития и взаи­модействия языков в совет­ском обществе. М., 1965, с. 338-339).
Не стоило бы даже упоми­нать такие конъюнктурные дек­ларации, если бы они не бросали тень на подлинный смысл дву­язычия. Но перед лицом таких псевдонаучных «законов» мы вправе заявить, что мы приветствуем лишь та­кое двуязычие, которое ведет к развитию наших родных язы­ков и в то же время открывает нам двери в сокровищницу ми­ровой культуры. Именно в та­ком двуединстве живут в на­ших сердцах наши родные языки с великим русским языком.
Здравствуй же, мой рус­ский язык!
Здравствуй ныне, присно и вовеки веков!
Здравствуй, и пусть буду­щие поколения родного мне народа знают и любят тебя в двуединстве с родным мате­ринским языком. Забвение языка не только родного, но и выученного, – несчастье, а не благо. А я хочу, чтобы наши на­роды, как многомиллионные, так и малочисленные, были счастливы, благополучны и вечны.
9.3.1971 г.

Р. S. «Слово…» было написано и опубликовано (1971 г.) в то время, когда за­щита прав и будущности род­ных языков малочисленных народов рассматривалась чи­новничеством от советской идеологии как выступление против величия русского язы­ка. Правда, псевдоревнители русского языка были всего лишь угодливыми льстецами властей и гонялись за их бла­горасположе­нием, но своим крикливым игнорированием прав и достоинства языков ма­лочисленных народов они способствовали резкому усиле­нию русофобии в среде ин­теллиген-ции нерусских наро­дов Советского Союза. Это ве­ло не к дружбе народов, а к не­приязни и озлоблению в меж­национальных отношениях. Однако именно этого не заме­чало или не хотело замечать наше высоко­поставленное идеологическое чиновничес­тво, пока не грянул гром навя­занной стране забугорной «пе­рестройки» и русофобия не подхлестнула центробежный откат союзных республик от «сплотившей их навеки вели­кой Руси».
Ныне, в постсоветское вре­мя, льстецы уже ни слова не скажут о величии русского язы­ка, – теперь у них на устах сло­ва хвалы о забугорных дядь­ках и их языках. Таково пога­ное естество льстецов-пере­вертышей. И потому я думаю, есть смысл повторить, как клятву, это слово любви и бла­годарности русскому языку
Нафи Джусойты.