Есть одна редкая порода людей, для которой труд является естественной и желанной физической и духовной потребностью. Труд на земле, труд за письменным столом, труд-хождение за тридевять земель по тропинкам художнической фантазии мудрых предков… И что бы ни делал такой труженик, он – созидатель, творец, реализующий в труде свое божественное предназначение. И потому Пушкин называл такой тип человеческой личности «духовным тружеником». В этом образе слились как бы человеческое и идеально-божественное начало, – ведь этот образ и есть обожествленный человеческий идеал.
Думая о типе «духовного труженика», мне порой вспоминается Алексей Маргиев, чьи помыслы всегда связаны с мечтой о сотворении чего-либо важного в нашей повседневной жизни или же для нашего бытия в историческом временном пространстве. И это по той простой причине, что он – пожизненный труженик. Труд для него – жизнетворчество в самом высоком смысле этого понятия. Деяние – самое важное и радостное во все дни человеческой жизни на земле.
Алексея Маргиева я видел и с книгой на руках, с книгой, которую он нежно ласкал, как говорят осетины, «сердцем пальца», держа на ладони, словно младенца. Я видел его и в саду, и знаю, с какой любовью он возится с саженцами, с виноградной лозой, с клубнями картофеля… Я знаю и то, как он во все годы своей взрослой жизни приобретал книги, тратил свои крошечные сбережения, покупал их на последние гроши. И ныне у него самая большая библиотека в нашем краю. И порой это не только редкие, но единственные экземпляры.
Алексей Маргиев долгие годы работал в советских и партийных органах. И занимал довольно большие должности. И тем не менее он сохранил и любовь к крестьянскому труду на земле, и особое пристрастие «духовного труженика» к искусству художественного слова. Ныне многие митинговые краснобаи охотно рисуют людей из партийного аппарата той поры в образе бездумного исполнителя начальственных распоряжений, как бы глупы и бессмысленны они ни были, мол, такова командно-административная система управления обществом. И доля правды в этом расхожем представлении безусловно есть. Чиновная бюрократия всегда держалась и ныне держится на этой стародавней рабской премудрости должностной субординации. Неправда же в этом представлении заключается в том, что совершенно выключено из рассуждения о субординации человеческое достоинство. А ведь всегда и всюду поведение личности в любой ситуации зависит не только от чиновничьей регламентации, но еще и от ее человеческих достоинств, кои не позволяют стоять с поникшей головой даже перед грозной опасностью. Мне довелось видеть Алексея Георгиевича и в такой ситуации…
В начале 70-х годов прошлого века на заседании Юго-Осетинс-кого бюро обкома партии обсуждали постановление идеологического отдела ЦК КП Грузии о якобы националистических произведениях ряда осетинских писателей (Гафез, Н.Г. Джусойты, Г. Бестауты, Х-М. Дзуццаты). А.Маргиев тогда был зам. председателя облисполкома ЮО и членом бюро Юго-Осетинского обкома партии. И он присутствовал на этом заседании, внимательно слушал жесткие и оскорбительные характеристики писателей, сидевших в зале заседания. Нам, писателям, было нестерпимо больно, оттого что ругали не только огульно, не имея никаких аргументов, но еще и казенно, так как знали нашу невиновность, но субординация не позволяла возразить идеологическому отделу ЦК КП Грузии. И вдруг… гром средь ясного неба! Член бюро обкома Алексей Маргиев берет слово и спокойно отводит идеологическую клевету от писателей. Мне памятны до сих пор его слова, звучавшие совершенно необычно в той ситуации: «Я давний и верный читатель нашей художественной литературы и вижу: предъявленные нашим писателям идеологические обвинения совершенно беспочвенны. Они порождены незнанием творчества обвиняемых писателей, а также злопыхательством и завистью отдельных недобросовестных литераторов, клевете которых поверили работники идеологического отдела ЦК партии. И смею утверждать: если товарищи Гафез, Джусойты, Бестауты, Дзуццаты националисты, то с ними, с нашими лучшими писателями, и нас надо зачислить в этот ряд, ибо они самые преданные пропагандисты нашей идеологии и верные члены Коммунистической партии». Алексея Георгиевича поддержали и другие члены бюро обкома (помню, резко выступил в защиту писателей и Руслан Цховребов), и грязная идеологическая напраслина была отведена от писателей, последовало решение: ограничиться обсуждением.
До той поры Алексея Георгиевича я знал лишь издалека. Но с того памятного дня знаю, что он вдумчивый читатель нашей литературы, любит и высоко ценит родную речь, художественное слово на родном языке. А еще, что он человек мужественный и не только имеет свое мнение, но и смеет его высказать даже в самой неблагоприятной ситуации.
Друзьями мы стали позднее. И тогда у нас появились и общие интересы, и общие друзья, чьими именами мы равно дорожили. Таким человеком в 80-90 годы был у нас Василий Иванович Абаев, который Алексея Маргиева считал своим близким другом. И когда он бывал в Цхинвале, то наступали самые радостные дни в жизни Алексея Георгиевича. Вассо любил беседовать с Алексеем и охотно отзывался на его приглашения посетить тот или иной уголок нашего прекрасного края.
Об Алексее Маргиеве можно долго и восторженно рассказывать и как о «духовном труженике». Ведь он один собрал столько научной и публицистической информации о грузинском нашествии на Южную Осетию и его трагических последствиях, что никакое информбюро этого бы не смогло сделать при всем желании. А делал он это по зову сердца и разума, превозмогая мучительную боль от неизбывных страданий родного народа, которому навязали бессмысленную захватническую войну правители Грузии, одержимые манией имперской спеси, но лишенные подлинного понимания народных интересов.
Алексей Маргиев эту свою миссию летописца выполнил как долг, «завещанный от бога». И за это все осетины должны быть ему благодарны. А мне хочется выразить ему свою братскую приязнь в день его 90-летия. Пожелать ему еще многие годы трудиться радостно и увлеченно, быть в добром здравии и обрести новые свершения в своем духовном подвижничестве.
Нафи ДЖУСОЙТЫ